Хотелось бы совсем коротко высказаться на давно интересующую меня тему, на тему сравнения творчества двух известных писателей - Солженицына и Достоевского, каждый из которых сидел за решёткой и оставил после себя воспоминания об этом периоде своей жизни. У Достоевского это - "Записки из мёртвого дома", ныне незаслуженно позабытые (я сам слышал как-то на лекции на филфаке МГУ, что они "остаются объектом изучения только узких специалистов"), у Солженицына - эпохальный "Архипелаг ГУЛАГ", во многом определивший судьбу современной России.
Ведь именно это произведение либералы подняли на знамя, именно его считают началом развенчания "советского мифа"… "Записки" Достоевского почти нигде не упоминаются сегодня, "Архипелаг" же вошёл в школьные программы, цитаты из него звучат с экранов телевизора, о нём почти ежедневно упоминают либеральные СМИ и проч. В этом постоянном цитировании есть какой-то страх - вот не расскажем вам сегодня об ужасах советской власти - не свернёте ли вы нам шею, увидев грязь, творящуюся вокруг?
Но важно то - какие идеи выражают обе книги. "Записки из мертвого дома" положили начало идеологии почвенничества Достоевского. Ещё не написано знаменитое Пятикнижие, ещё в проекте даже прелюдия к нему - "Записки из Подполья", но основная идея читается уже тут. Преклонение перед народом, перед его ценностями и силой, бесконечное уважение к нему. "Немногому могут научить народ мудрецы наши. Даже, утвердительно скажу, - напротив: сами они еще должны у него поучиться". О насилии, конечно, он тоже говорит немало, но хоть и приводит он в пример то одного, то другого негодяя, например, поручика Жеребятникова, наслаждавшегося процессом телесного наказания арестантов, хоть иногда ругнёт майора, начальствовавшего в остроге за глупость и подлость, но этому уделяется очень мало внимания, даже несмотря на в целом небольшой объём книжки.
Основной же фокус - на народных образах, народном языке, народном театре, отыскивании гуманного и доброго среди самых ужасных представителей каторги. При этом удивительна его жалость даже к тем, кто угнетал его самого. Тут весь Достоевский, всю жизнь раздававший свои средства родным, близким, знакомым и проч., и проживший жизнь, несмотря на свой грандиозный успех в нищете. О ворах, обиравших его, он говорит с удивительным добродушием, например, портрет Петрова, каторжника, который всё перетаскал у него, даже и Библию как-то украл, рисует с удивительными теплотой и вниманием.
Но другое дело - Солженицын. Тут въедливое, внимательное перечисление всех видов насилия, которые хоть где-то применялись к подследственным, пытки, издевательства, избиения всех видов. Кое-где доходит и до того, что по пунктам перечисляет это (дошёл в одном месте до двадцати пунктов). Видно, что человек копит злобу, ненависть, чтобы как-нибудь потом всё это, именно с пунктами и именами выплеснуть в лицо обидчикам. А какая у него идеология? Да нет никакой идеологии. Видно, что он молится на царский режим и во всем ставит его в пример советскому строю.
Глупая и бездарная позиция особенно по характеру выбранных им примеров. Заметно, что он, даже цитируя русскую литературу, отыскивает намеренно примеры, выгодно оттеняющие царизм на фоне советского строя и именно ими и пользуется. В одном месте он приводит пример из Достоевского - мол, по его мнению, указанном им в одном из произведений, голодом в семье считалось когда дети ели колбасу. Спекуляция же! А забыл те же "Записки" и щи арестантов с тараканами, а судьбу семейства Мармеладовых, а почти гоголевское бытование того же униженного чиновника из "Записок из подполья", а, наконец, жизнь самого Достоевского, тоже знавшего что такое голод?
А как не вспомнить толстовское "Воскресение", страницы которого буквально залиты кровью замученных за просто так людей? И так у него на каждом шагу. В принципе, очень либеральненькая позиция - как бы знать классиков и как бы преклоняться перед ними, но при этом толком не читать и не понимать их. Тут Латынина со Сванидзе узнаются.
В отыскивании подобных примеров особенно хорошо видна разница между Достоевским и Солженицыным. Первый обращается к народной почве, к высшему сознанию общества, второй же молится на административную систему ушедшего режима, и весь его пафос состоит в отыскании положительных сторон у высмеянных Лермонтовым голубых мундиров. Как же это пошленько и мелко - всю жизнь свою посвятить выезжанию на парадоксе.
Почти чеховская ситуация (помните - с чихнувшим чиновником?). Тот же либерализм, вполне путинский (своим всё, остальным - закон) чувствуется и в описании людей, его окружавших. Как резко они противопоставляются народному рабоче-крестьянскому "быдлу"! С какой любовью и уважением описывается почти каждый встречный и поперечный зэк, когда-либо сидевший в камере с Солженицыным!
Каждый - светоч, честнейший человек, замученный ОГПУшниками. Тут же - красная нить, идущая через всё произведение, мысль, подхваченная и на все лады ныне повторяемая развенчателями "совка", и мысль при этом глупейшая: сажали, мол, только честных людей, а ни в коем случае не жуликов и негодяев. Напротив - сажавшие были сплошь негодяями. Ох как начинаешь сомневаться в этом, читая о красной икре, автомобилях, 290 женщинах прораба З-ва (всё это во время войны - Курской дуги, Сталинградской битвы!). Ох как тяжело принять ту мысль, что посадили его только за то, что прокурору камень на дачу не доставил… И сколько ещё таких сомнительных, грубо сомнительных персонажей встречается у Солженицына…
С этой слабенькой логикой, жиденькой позицией, общей своей устремлённостью в никуда, он должен был, наконец, провалиться и исчезнуть как человек тонет в болоте. Особенно после развенчания его баек о десятках миллионов расстрелянных. Но сегодня он торжествует - в его честь называются улицы, его печатают на марках, интервью с ним демонстрируют по телевидению.
Уже по этому факту видно, что наше общество тяжело больно…
|