Когда в июле этого года в газете «Аргументы и факты» (вып. №30 от 25 июля 2012г.) было опубликовано интервью с бывшим сотрудником 36-ой колонии Владимиром Кургузовым, где тот обвинил музей в искажении истории, утверждал о вполне сносных условиях содержания заключённых, на Ольгу Волгину, журналистку подготовившую материал, и редактора газеты М.Б. Масленникову обрушился шквал обвинений.

Из наиболее ярких обвинений можно привести высказывание Нины Соловей, программного директора Международного гражданского форума «Пилорама 2012»: «Давать интервью вертухаям, брать это интервью и все это опубликовывать — верх мерзости, и гореть им вместе с этой газетенкой в аду…», а также публикацию Любови Соколовой «АиФ дурно попахивал, теперь – откровенно воняет», где та также потребовала исключения М.Б. Масленниковой из союза журналистов за, как ей показалось, «проплаченность» интервью бывшего руководителя контролёров (надзирателей) колонии Пермь-36.

Мы решили также попробовать разобраться в ситуации и предоставить слово работникам колонии и лицам, по службе долга бывшими свидетелями, работы колонии Пермь-36 и других аналогичных колоний. Мы встретились с Терентьевым Анатолием Алексеевичем, полковником МВД в отставке. Наш собеседник с 1972-го по 1975-ый год был куратором исправительной трудовой колонии №36 по линии МВД.

Корреспондент: Анатолий Алексеевич, расскажите о вашем отношении к музею истории политических репрессий «Пермь-36».

Терентьев: Полгода назад я был в краевом архиве. Искал материалы по своему репрессированному деду, нашел. И вдруг на стеллаже этого архива увидел книжку. Смотрю – о колонии «Пермь 36», составитель «общество Мемориал». Я взял, полистал… Ну, враньё и враньё! Я к знакомой обратился: «А кто автор?» А есть, говорит, у нас в архиве молодой парень. Я говорю: «Нельзя ли мне с ним встретиться?» Конечно, говорит. Пригласила. Я ему говорю: «Молодой человек, скажите, пожалуйста, у Вас образование какое?» А он чуть ли не историк, сотрудничает с «Мемориалом». Я говорю: «То, что вы написали в книге, это – враньё!» Он: «Почему враньё! Чем Вы докажете?!» Я говорю: «Милый мой, я являлся лейтенантом, когда открылась колония в 72-м году. В Сканинском отделе РОВД, я лично курировал эту колонию, будучи еще в звании лейтенанта – приезжал туда в течение трёх лет и решал насущные вопросы, связанные с жизнью этой колонии».

А для него, по-моему, это было, хоть бы что… Зацикленные они там в «Мемориале». Эти ребята какие-то слухи собирают, а потом это на Западе публикуют. Мы живые свидетели того, что к нам ни разу никто из «Мемориала» не обратился и не сказал: «Мы за объективное освещение истории «Пермь-36», где отбывали «инакомыслящие», – как они говорят, – «Давайте, ребята, поделитесь, как вы это всё воспринимали». Никто!

Живой начальник колонии здесь живёт, бывший начальник оперчасти здесь живёт, командир роты, охранявший это подразделение, Тереньтьев, который являлся куратором, и еще найдется целый ряд… Ни к кому, ничего! Вот, собирают какие-то сплетни.

Смотрел буклеты «Пермь-36», их публикации в газетах. Какие-то полосатые робы, какие-то кандалы, какие-то ботинки, непонятно откуда, какая-то колючая проволока, какие-то миски из нержавейки. Ну, слушайте, надо было перед тем, как спонсоры приедут, ещё и колодки для рабов из Африки привезти – сказать, что это тоже относится сюда же! И такую ерунду говорят: что там «гибли», «умирали» и прочее. Да, сотрудники, народ вокруг, порой хуже ели, а они еще кочевряжились при этом, объявляли голодовки, потому что, видите ли, им что-то не понравилось.

Пишут про «узников совести» каких-то. А большая часть тех, кто там содержались это бывшие полицейские, это власовцы, это бывшие украинские националисты, например, Овсиенко, который просто лютой ненавистью ненавидит евреев и коммунистов. Это белорусские «ребята», которые помогали немцам на оккупированных территориях, это «ОУНовцы» (организация украинских националистов – прим. корр.), это те, которые воевали в составе дивизии СС «Галичина», это те, которые воевали в составе «Ваффен СС», «Лесные братья» были со всех республик (латыши, литовцы, эстонцы), солдаты, осужденные за воинские преступления.

Был, например, такой Абанькин. Дед у него был контрадмиралом. Призвали его в армию и отправили служить в Германию. И этот негодяй решил уйти за границу. Ушел, а там его полицейские взяли. Им солдат не нужен, и он заявил, что он «по политическим мотивам». Да кого там! Из него политик, как из меня Майя Плисецкая. Вернули. И этот Абанькин стал диссидентом! На него ссылались в газетах, Ковалёв Сергей говорил, что это «правозащитник». А на самом деле – чистый дезертир, который удрал из армии.

Были в колонии и чистые уголовники. Вот, Григорьев, например. Не хотелось им на уголовных зонах сидеть, они что делали: на тумбочках или в камере, где сидели, рисовали на листке бумаги фашистские знаки, либо призывы: «Долой КПСС» и прочие. Ну, следователи их пытались журить: «Вы что делаете, какой там «долой»? Сидишь ты, уголовник, уже 10-15 лет». А ему надоело сидеть, он, зная понаслышке, что в этих колониях сидится легче, говорил: «Да, я противник!» Ну, давали такому противнику 3 года, потому что он ведь не в себе это хранил, он всем рассказывал, какой он противник власти. А тогда была 70-я статья, «антисоветская агитация и пропаганда». Чтоб он не пропагандировал, ему – на, сиди, потому что ты еще в среде уголовной начнешь орать, к массовым беспорядкам призывать, вот и сиди.

И они всё это называют лагерем «политических». Но как их поддерживают! Я вот посмотрел, приезжает Лукин, уполномоченный по правам человека на «Пилораму», и даёт интервью из камеры. Дурачок он просто, неумный он человек! В камеру залез, на шконку и даёт интервью! Ведь личных-то камер за зэками не было, они постоянно менялись, и он свою драгоценную задницу мог посадить на шконку, где сидел каратель, который убивал евреев! Они орут, что они против «сталинизма» боролись.

И Лукин приехал и рассказывает: «Вот они, борцы с тоталитарным режимом». Это про эсэсовцев, которые ненавидели евреев и уничтожали их всех поголовно. Нет, это были «борцы», оказывается, за то, чтобы была справедливость! Все эти высланные бывшие эсэсовцы отсидели в большинстве своём в таких лагерях. Сванидзе в своих передачах кричит: «Вот, прибалтов выселяли!» А что, их награждать нужно было, за то, что они евреев уничтожали? За то, что они убивали коммунистов, убивали детей без разбору. Столько в личных делах было написано этой гадости, которую они творили, и невольно возникал вопрос – а жизнь-то зачем подарили? Да за информацию, за то, что они своих сдавали десятками и сотнями, за это в том числе им, наверное, жизнь и дарили. А евреев они ненавидели просто, да мало в колонии кто с ними общался, они жили отдельной кастой.

А я бы Лукину, Ковалеву, Марголиной предложил бы приехать в те колхозы, которые раньше рядом с колонией были, и чтобы Ковалёв выступил. Сказал бы: «Я тот человек, который боролся за то, чтобы вы в таком дерьме оказались. Вы оказались без работы, вы оказались без пенсий, вы оказались нищими, необеспеченными медицинской помощью, вы оказались неугодны, ваши дети не могут учиться. Вот, все те плюсы, о которых вы мечтали, чтобы избавиться от тоталитарного режима». Так бы и начал. А Лукин бы с Марголиной продолжили: «А мы боремся за те права, за которые боролся Сергей Адамович Ковалёв». Интересно, подняли бы их на смех или на вилы?

Интересно еще, почему Лукин, «защитник прав человека», ни разу не был на севере Пермской области, где люди брошены на произвол судьбы в посёлках и леспромхозах. Умирают, выживают… Нет, и Марголина туда не ездит, не рассказывает о «нарушенных правах человека».

Я в 92-ом принимал участие в освобождении последних 11 шпионов. Пьяный Ельцин подписал указ об «амнистии» шпионов. Про это ещё фильм сняли Свердловская и Пермская киностудии, и я там тоже попал в кадр. Смысл таков: приехали эти «бывшие», которые сидели в 35-й колонии, открыли мемориальную доску. Я принимал участие со стороны Управления. Церемонии, встречи тех, которые сидели – половина из них пьяные приехали, как урки какие-то. И 11 шпионов, которых отпускают. Приехали вторые советники посольств – это шпионы официальные, курирующие разведку внутри другой страны. Я их принимал – меня послали: «Ты с ними быстрей договоришься». Вы бы посмотрели, с каким «лизоблюдством», каким «чинопочитанием», «эти» … перед ними все изогнулись. А я сказал: «В моем присутствии говорить только на русском языке, без всяких «братаний-целований-обниманий» – официальная часть. Вы присутствуете при подписании объявления об амнистии, порядок будет соблюдён, каждый распишется в акте постановления об амнистии, будет дано время на сборы вещей и прочее. Вы при этом присутствуете как представители другого государства, а не потому, что вы тут приехали охать и ахать. Только на русском языке, через переводчиков общаться. Понятно?»

Так они пришли – и давай – по-английски хреново говорили (хоть и шпионы, но наши ведь граждане) – пытались коверкать слова, а эти их сразу же осаживали: «Говорить по-русски!» И они – сразу по-русски.

Корреспондент: А шпионы были из какой колонии?

Терентьев: Освобождали их из 35-й. В 35-ой, 37-ой эта публика сидела. Но освободили… А каким они ядом дышали! Они нам: «Мы только к власти придём, мы вас всех перевешаем». Был такой негодяй, Петров. Мы с ним как-то разговаривали, и он в присутствии людей сказал: «Да мы вас, коммунистов, да мы вас всех!..» Ну вот, их одним чохом, пьяный президент – бах… Они нанесли убытку ни на одну сотню миллионов рублей, сдавали секреты, военные в первую очередь, и, ура – пьяный Боря подписал – поехали. И ни один из них в России не остался.

Корреспондент: Ваши противники из музея «Пермь-36» всё-таки конструируют некую реальность и апеллируют к чему-то, что они называют «фактами». Вот, они говорят, что «Пермь 36» – это был практически «Аушвиц», показывают фильмы на эти темы. На экскурсиях говорят, что над заключенными издевались, что в душевых люди мылись, а потом воду выключали, и заключённым приходилось в пене идти обратно. Это всё неправда?

Интересная тактика. Откуда уходила вся информация? Они распределяли роли, вот евреи, «правозащитники», Ковалев и прочие. Они говорят: «Нынче ты объявишь голодовку, будешь голодовать пять дней, всё – пиши». Он пишет: «Я объявляю голодовку», – называется самый незначительный предлог, вот «голодую и всё». В связи с тем, что такая-то дата, или кто-то на него косо посмотрел, либо еще что-то. В это время к другому приезжают на свидание (ведь никто же их свиданий не лишал), и они на свидании шепотом: «А у нас такой-то голодует, бедолага такой». Тот уезжает со свидания и «стук-стук» в «соответствующие»: «Там, в 36-й, голодует бедолага», а если двое, значит, их «мордуют». Ну, с «голодующим» что еще делать? Его «унижают», «оскорбляют» и прочее. А им оказывается медицинская помощь, помещают в стационар, врач за ним наблюдает, чтобы не дай бог.

У всех расписано, все знают о том, что графики составляются, кто за кем голодает. И опять: «Да что такое – в тот раз голодовали, в этот голодуют! Это караул, безобразие!» Раз – на Запад, с Запада говорят: «Вот, в такой-то колонии голодовали на той неделе» и подробно, как «унижают», как что. Будто сами там были. Ну, это враньё просто. Это геббельсовский принцип пропаганды – ври больше, а вдруг поверят.

Корреспондент: а как они распределяли указания? У них был какой-то центр?

Терентьев: Конечно! У евреев был свой раввин, Вутка. Они изучали еврейский язык, всё было разрешено. Но это же «страшный режим»! В 37-й колонии (я там знаю начальника оперчасти) даже китайский язык изучали. Английский – это в порядке вещей. Которые разведчики попались (кто на бабах попался, кто-то пытался перейти, и даже переходили к американцам, а потом возвращались, вкусив эти прелести), те английский разговорный практиковали. Значит, эти евреи еврейский изучали, потому что собирались потом в Израиль уехать. Вот, какие были «сатрапы» в колонии, не давали ничего! Ужас! За каждым, ехавшим в колонию, несколько чемоданов книг было.

А все эти музейные экспозиции… Был у меня один знакомый, солдат. Он приехал с экскурсии «Пермь-36», на которую их возили, и говорит: «Ой, мы были там, это такой лагерь был, это страх божий, там людей гнобили!» Я внимательно слушаю: «Да, точно, ага». Он: «У-у-у, там вообще, страхи творились!» Я спрашиваю: «А кто говорил?» Он: «А там, которые работали, они нам рассказывали, что там страшный режим был!» Я выслушал и говорю: «Слушай меня сюда…» Он: «А нам этого не сказали!» И эти солдаты поедут, по всей стране разнесут.

Корреспондент: Получается, что заключенные «Перми-36» не были едины? Были свои группировки?

Терентьев: Да, группки между собой не общались, евреев не любили. Антисоветчиков те не любили, власовцы этих не любили, эсэсовцы тех не любили, «лесные братья» и тех и других не любили и т. д. Националисты ещё, они «за самостийную Украину». «Лесные братья» – воевали «против варварского, кровавого сталинского режима!» Забывают только упомянуть, сколько они расстреляли евреев, сколько убили людей и сколько за каждым крови.

Мне вот здесь непонятна роль государственных органов. Путин себя к разведчикам относит. Ну, опубликуйте хотя бы данные об этих группах! Сколько было тех, тех и тех. Нет, всё секретно… Сразу рот всем заткнули бы! Нет, всех уравняли в правах. И преступников и бандитов и уголовников и солдат: «лагерь политзаключенных»! Там же сидели уголовники, пленные, бандеровцы, власовцы. Нет, «лагерь политзаключенных». Ну, если пленный солдат вермахта (или бандеровец) был «политзаключенным», тогда о чём можно говорить? Освобождали западную территорию страны и посылали их в эти колонии: пособников фашистов, полицаев. Если они «поборники свободы», тогда можно вообще свихнутся.

Корреспондент: А Ковалёв Сергей Адамович за что сидел?

Терентьев: О! Этот был близко связан с Людмилой Алексеевой, «Хельсинская группа». Она агент западных спецслужб. Она теперь этого не скрывает, на старости лет. Она гражданка США, получает оттуда деньги и тоже этого не скрывает. Сидел Ковалёв за антисоветскую агитацию и пропаганду. В колонии набивал ТЭНы утюгов. Рядом был Лысьвенский турбогенераторный завод, там был цех по изготовлению утюгов. Вот 36-я колония занималась как раз набивкой ТЭНов, и он там работал.

Корреспондент: Не жаловался на условия содержания?

Терентьев: Нет. Он выполнял план на 102 процента, чтобы ему дополнительно деньги дали. Это крохоборы, каких свет не видывал. Попробуй там чего-то не доплати, копейку, двадцать копеек, он будет судиться, он на всё изойдет, чтобы эти 20 копеек получить.

Корреспондент: То есть заключённые получали зарплату за свою работу?

Терентьев: Конечно. А как же.

Корреспондент: По каким ставкам?

Терентьев: По гражданским. Но, в то время было так: половина сразу государству уходила, а остальное – за питание, за его форму – он платил. Оставалось, конечно, немного, но без денег из колонии никто не уходил. Никто! Все были при деньгах. Кроме того, им ведь посылали на лицевые счета. Откуда только не посылали деньги: и родственники, и под видом родственников из Голландии шли переводы, и из Америки. Но, конечно, явно себя не проявляли, и не такие уж там баснословные, но денежки всегда были. И они помогали безбедно существовать родителям этих «бедных» и «угнетенных».

Корреспондент: Когда я был на экскурсии в музее «Пермь-36», экскурсовод нашей группе рассказывала, что работа по набивке этих самых ТЭНов была самой опасной. Заболевали смертельным заболеванием – силикозом лёгких. Сергей Адамович, видимо, очень больной!

Терентьев: Ну, вы же видели Ковалёва – всё «слава Богу». Вот, говорят, «заболеванием» они болели, а такого как Солженицын в лагере от рака вылечили! Рак неизлечимым считается, а его вылечили! Вот какая медицина была! Не дай бог, кто бы там заболел! Это вони было бы на Западе! На «опасной» работе они работали! А чем она опасная то была? Рабочие работали на том же Лысьвенском заводе, точно такую ж работу выполняли! Им давали за это сгущённое молоко, дополнительно деньги за выполнение плана, чтобы он мог, так сказать, получше покушать, яйца давали, масло давали.

Корреспондент: Экскурсоводы «Перми-36» говорят, что медицина в колонии была в крайне плохом состоянии, в лучшем случае могли подлечить в «Пермь-35», в исключительном случае – уже в других заведениях.

Терентьев: Всё дело в чём – стационар был один, где были сконцентрированы врачи. Больница для всех трёх колоний была в 35-й колонии. Они же начинали стонать, охать: «Всё, хана – умирает». Его везли туда, клали на койку и «сюсюкали» около него. Не дай бог у него насморк какой-нибудь – они ныли, выли, а оказывается потом (врачи-то между собой говорили) – «притворялка»: ему нужно было «отдохнуть», как-то «разнообразить», съездить в колонию-35, пообщаться со «своими» (ведь там лежали из 36-й, 37-й), поговорить, обменяться информацией. А потом: «Ой-ой, как нас лечили, бедные мы!»

Корреспондент: А 35-я и 37-я колония, которая была неподалёку, чем-то отличались?

Терентьев: Они ничем не отличались. Довольно часто (и это в порядке вещей, по оперативным соображениям и по другим, из-за конфликтных напряжений) переводили из 36-й, например, в 35-ую, из 37-ой в 36-ую, то есть движение народа постоянно было.

Корреспондент: А контингент одинаковый?

Терентьев: Конечно! Одни и те же, кого я перечислил. Одни и те же.

Корреспондент: Экскурсоводы «Пермь-36» рассказывают, что в колонии было 2 режима, один из них особо строгий.

Терентьев: Там был небольшой барак на несколько камер для тех, кому давали особый вид режима содержания. Это камерный режим, более изолированный. Но это не значит, что они там сидели. Это ограничения в количестве передач, в количестве переписки, свиданий, а всё остальное – как у всех: такое же медицинское обеспечение, питание.

Корреспондент: Там содержались более опасные преступники?

Терентьев: Да какие они «опасные»!? Из той же категории – «антисоветчики», но те, которые, уже находясь в местах лишения свободы, либо освободившиеся со строгого режима за антисоветскую агитацию или за шпионаж, вновь попадались на данном виде преступлений. Им давали особый вид режима. Ну, раз ты на строгом посидел, и неймется – закон позволял давать особый вид режима. Но это были единицы, буквально до десятка человек. Это более изолированное содержание: он не в бараке со всеми живет, а большую часть времени находится в камере.

Корреспондент: Одиночной камере?

Терентьев: Нет, одиночных камер не было. У них были прогулки – его ведь не постоянно закрывали, и он там сидел – они прогуливались, ходили, всё как положено. Это предусмотрено, опять же инструкциями МВД. Питание – пожалуйста, то же самое, медицинское обслуживание – то же, баня – пожалуйста. Но, ты более изолирован, и всё. Это называется «особый вид режима». В этом бараке сидело 1-2 человека. Как правило, одного старались не держать, потому что вдруг человеку плохо станет или еще что. Умышленно, кстати, садили, чтоб «страдать»! Чтоб о нём говорили.

Корреспондент: Страшный какой режим!

Терентьев: «Страшный», «ужасный»! Аж, прямо сердце кровью обливается!
Они шли на это сознательно. Когда освобождались со строгого, их предупреждали, с ними со всеми КГБ-шники профилактические беседы проводили, чтобы «имели в виду». И, бах, по новой…

Корреспондент: Вот экскурсоводы «Пермь-36» утверждают, что к заключённым постоянно придирались, за каждое мнимое нарушение, за расстегнутую пуговку сажали в карцер. В качестве примера приводят запись якобы реального протокола, на основании которого человек был заключён в ШИЗО (штрафной изолятор – прим.корр.). Там говорится, что причиной такого наказания было то, что заключённый «шёл и антисоветски улыбался».

Терентьев: Дурость. Провести расследование надо. Живые свидетели нужны. Наоборот, хорошо на душе, раз человек улыбается. Это просто человеку заплатили деньги, чтобы он так говорил. Это – 100%, даже 110%. Сергей Ковалёв теперь заявляет, что его за яйца хватали: «При водворении в ШИЗО, был такой дежурный, Рак, который пытался ухватить…» – это Ковалев пишет в своей статье! Во-первых, дотрагивание до чужих гениталий в колониях считается паскудством высшей степени. Если точнее, это сравнимо с педерастией. И неужели дежурный помощник начальника колонии, зная значимость того или иного слова, того или иного выражения (с ними на «Вы» разговаривали) ни за что, ни про что, раз – и «за яйца»! А Ковалев пишет, и ему верят! Публикует газета. Его за клевету надо привлекать! Ну, ему не привыкать врать. Ему только, денег чтоб побольше американцы дали за это…
— Ну-ка еще соври. Ну, сколько? Ну, 100 долларов. Скажи, «за яйца хватали».
— За яйца хватали!
— На тебе сотку. Что ещё? Под задницу? На еще сотку! – чем больше соврал, тем лучше.

Корреспондент: В этом музее показывают барак, где жили заключенные. В помещении стоят грубо сколоченные двухъярусные деревянные нары, на которых нет ни белья, ни матрасов. Так всё и было?

Терентьев: Никогда не было того, чтобы человек спал на досках. Можно взять «порядок», приказы эти старые сохранились, или нормы довольствия осужденных, есть такие внутриведомственные, что положено каждому осужденному. Там ведь всё расписано! Начиная с сапог, ботинок, кальсон, трусов, маек, варежек на работу, где он должен спать, и заканчивая тем, сколько раз должно меняться постельное бельё и т.д.

Корреспондент: То есть и это враньё?

Терентьев: Пускай возьмут нормы довольствия осужденных, нормы довольствия питания, приказ по МВД, где всё расписано. Вот возьмём нормы довольствия питания. Там ведь не было так, что сегодня взбрело повару сготовить кашу ячневую: «Дай-ка я её сготовлю». Завозили продукты питания, и заранее, с учетом калорийности, составлялась норма довольствия и вывешивалась на видное место, и каждый осужденный мог подойти и посмотреть: хлеба столько, каши столько, масла столько, соли столько, перца столько. А ещё, из того, что им готовилось, выставлялось дежурное блюдо, и дежурный офицер должен был снять с него пробу! Не дай бог, этот бедный Ковалев запоносит потом! Дежурный офицер расписывался в журнале снятия пробы: калорийность пищи, солёная-недосолёная и прочее. И отвечал за всё это! Рабочих бы сейчас так кормили.

Корреспондент: Рассказывают, что до «политических» заключенных в колонии сидели некие «пузатые полковники».

Терентьев: Ну, это опять ерунда. Во-первых, это бывшие сотрудники правоохранительных органов (прокуроры, следователи, милиционеры), которые в колонии в Нижнем Тагиле сейчас. Ну, пускай сходят, посмотрят, кто там «пузатый» сидит. А в то время люди питались маленько поскромнее, пузатых-то в то время было очень мало. Ну, может быть, какой-то старенький полковник, прокурор попадался на взятке где-то. Тогда ведь за взятку-то – на мах.

Корреспондент: В музее рассказывают, что они не за взятки сидели, а за то, что были сторонниками Берии. И, якобы, ту красивую аллею, специально для них построили, а так зэки никогда не увидели бы аллеи.

Терентьев: Какой Берия?! Берию в 53-м году расстреляли! Это бред сивой кобылы и больше ничего. А оборудование колонии такое, по приказу: должны быть вымощены тротуары, должны быть оканавлены дороги. Не так, что «месите, ребята, грязь». Урны должны были стоять.

Корреспондент: Были какие-нибудь особенно вам примечательные случаи в этой колонии?

Терентьев: Могу рассказать как уголовник Григорьев «политических» разгонял. Григорьев – уголовная морда, из владимирской тюрьмы пришёл, сидел раза 3-4. Надоело ему сидеть в «общеуголовках», выкинул из окошка флаг со свастикой – дали два года или три. Он их ненавидел! Уголовник, чистый уголовник. Он кого-то нечаянно толкнул или без очереди залез, чтобы взять на обед что-то для себя. Ну, бесцеремонно так себя повел, а они все по очереди подходили, получали свои порции, первое, второе, а он, как всегда. Видать, контролёр проморгал. Контролёры обязательно присутствовали, чтобы не было вот такого столкновения, но, видать, отлучился. И он воспользовался и кого-то из этих подвинул. Ну, они говорят: «Почему так себя ведёте?» Он чисто по-уголовному: «Да пошёл ты на ***! Как я себя веду?!» Уголовник-то в присутствии администрации ведет себя почтительно, а среди своих он не стесняется в выражениях.

Ну, они решили обсудить его поведение. «Григорьев обидел господина такого-то». Ну и собрались за бараком, собрали суд, так называемый, чтоб он извинился перед «господином», которого обидел или толкнул. А этот знать не знает, что там суд какой-то собрали, судить собрались и прочее. Ну, если обиженным считаешь, скажи администрации или толкни в отместку и всё, и будет всё понятно, а они – именно вот так.

А он уже и забыл, что было такое, для него это привычная форма поведения. Они собрались: «председатель», «секретарь», как положено, всё это на завалинке организовали. Послали за Григорьевым осужденного.

— Иди, – говорит, – тебя на суд приглашают.
— Суд? Какой суд? Вроде бы судов никаких не должно быть. Из суда, если какая-то бумага с печатью пришла, по запросу или прочее, сказали бы. Где, там?
— Да пошли!
Ну – он пошел.
— Бл***! Какой суд?
Приходит.
— Ну, чё вы тут?
— Вот мы собрались, вот представители, вот обиженная сторона. Мы решили Вас обсудить.
— Кого обсудить? Какой суд? Да пошли вы на ***! Кто вас уполномочил, судить?! А тут метла стояла, подметать пол. Он эту метлу взял, да как начал гонять – как кур разогнал. Суд, присяжных, потерпевших – всех, и давай гонять. Ну, контролеры ему: «Ты чего делаешь?» Отобрали метлу. А он: «Да я их, бл***! Они меня!.. Я этих судов вот столько пережил, а они мне еще тут суды, да я их порву!» Ну, посмеялись, вызвали.
— Ты чего творишь-то? Тебя в изолятор посадят, напишут на тебя жалобу
— Пускай напишут! Им потом жить в этой колонии придется. Я им такую жизнь создам!

Корреспондент: Никто не написал?

Терентьев: Никто. Ни одна п**ла. Пришли на приём.
— Было дело?
— Да вот, ладно, объяснили, разобрались…
Потому что по зоновским понятиям, если ты кляузничаешь – ты стукач. Всё.

Корреспондент: И среди этих диссидентов, интеллигентов «зоновские» понятия действовали?

Терентьев: Они в колонии обязательно должны присутствовать, это ведь свой микроклимат. Вот, например, хотел бы я того или не хотел, я ведь не мог ни материться, ни ругаться, клеветать напрасно, обзывать каким-то образом, называть не теми словами. Почему? Потому что есть такое понятие – «за базар надо отвечать». Это неписаное правило во всех колониях. Попробуй только скажи «ты гад» – это страшное ругательство. «Ты пи***ас», – тебя могут просто убить. «Ты фуфлыжник», – изуродовать могут. То есть за все слова, независимо от того, кто это, потому что это страшное оскорбление человеческого достоинства. Это сформировано той микросредой, в которой, казалось бы, отпетые уголовники, но они за словами смотрят. Попробуй, скажи «петух», «сволочь» и прочее, даже зная, что он «опущен». Он может выждать момент, подойти – и в бочину любой штукой, которая режет, и всё. Скажет: «Будешь знать, как базарить».

Корреспондент: Получается, что это была зона, где могли после обеда, поругавшись с кем-то собраться за столовой, за бараком, устроить посиделки?

Терентьев: Да, я же вам говорил, изучали языки, читали литературу очень много.

Корреспондент: Свободно перемещались?

Терентьев: Да, пожалуйста. Они собирались, чай пили, кушали там. Хотели – пошли, в ларьке отоварились чем-нибудь. Попьют чайку, посидят, поговорят. Либо сидят, изучают китайский язык, английский штудирует, пишут письма. Они вели дневники – пожалуйста. А «Пермь-36» – сегодня эти люди придумают «пусси райот», завтра они придумают парад гомосексуалистов, послезавтра они создадут напряжёнку на Кавказе. Вот, откуда всё исходит – отсюда.

Корреспондент: А форма одежды у заключённых какая была? Такая, как в музее показывают, полосатая?

Терентьев: Да ну, вы что! Это враньё! Форма черная была.

Корреспондент: Вы были куратором 36-ой колонии с 1972-ой по 1975-ый год. Скажите, какое количество человек содержалось в колонии? По версии экскурсоводов сначала было 1000 человек, потом было 800, ну а где-то в 70-х, 80-х – по 300 человек.

Терентьев: Колония была рассчитана на наполнение 220 человек.

Корреспондент: Одна?

Терентьев: Одна. 36-я. В 37-й сидело где-то человек 90. В 35-й сидело человек 150.

Корреспондент: Я вот тоже тогда не понял, как в этих двух бараках 1000 человек разместить?

Терентьев: Так прежде, чем «шлепнуть», они бы хоть соображали. Ребята, а где они жили то? Где они спали?

Корреспондент: На улице, наверное.

Терентьев: Наверное, на улице… В палатках! Лишь бы буркнуть! Выставили эту тюремную робу – а она для особого режима, который был для общеуголовных. А эти все сидели в чёрной форме!
Бить надо их, их же словами, их же враньём!

Корреспондент: Спасибо, Анатолий Алексеевич, за Ваш подробный рассказ о том, какой вы видели настоящую 36-ую колонию, а ныне музей истории политических репрессий «Пермь-36».

Мы продолжаем знакомить читателей со свидетельствами сотрудников 36-ой колонии, ныне превращённой в «музей политических репрессий» «Пермь-36», о том, какой они видели колонию, какой контингент заключённых там содержался, в чём была их вина, расходятся ли видение сотрудников 36-ой колонии с тем её образом, который создан в музее.

Открыл нашу серию публикаций материал под названием «Как эсэсовцы, каратели и уголовники стали политзаключёнными — глазами очевидца» — интервью с Терентьевым Анатолием Алексеевичем, полковником МВД в отставке, который с 1972 по 1975гг. был куратором исправительной трудовой колонии №36 по линии МВД.

Сегодня мы будем говорить с Рыжковым Сергеем Андреевичем, с 1972 по 1979 гг. бывшим начальником оперативного отдела исправительной трудовой колонии №36.

Рыжков Сергей Андреевич — 72-79 гг. начальник оперативного отдела исправительной трудовой колонии №36

Корреспондент: Сергей Андреевич, с какого времени вы работали в 36-ой колонии?

Рыжков: С первого дня, когда колония была еще не заполнена осужденными, это июль 1972 год. В это время прибыл этап из Мордовского «Дубравлаг». Я в то время занимал должность начальника оперативного отдела в колонии номер 36. Там где-то больше 500 человек пришло.

В основном это были каратели, полицаи, эсэсовцы из числа граждан Советского Союза, которые служили в сформированных дивизиях СС, такие, как «Мертвая Голова», «Галичина», ну и прибалтийские дивизии «Ваффен СС». Также другие каратели, служившие в различного рода зондеркомандах, ну, как говорят — руки по локоть в крови. Действовал закон о неприменении смертной казни, и они получили максимум по кодексу: по 25 лет.

Бойцы дивизии СС «Галичина»

Корреспондент: Тогда существовал закон о неприменении смертной казни?

Рыжков: Да. Потому что иначе… Руки же по локоть в крови… Когда почитаешь приговоры, которые сейчас находятся в архиве, в личных делах… Были там в том числе и послевоенные, так называемые, изменники Родины. По 64-й статье уголовного кодекса 60-го года. Но в основном это каратели и пособники нацистов. Сейчас в печати читаешь, что в колонии отбывали «узники совести», «правозащитники», а в основе-то своей сотнями исчислялись военные преступники.

Вот Галактионов, пришел с 15-ю годами, Бонмайер, Генрихович. Они все в СС служили. Ходят по зоне летом, рукава закручены. Я говорю: «Гражданин Бонмаер, почему нарушаете форму одежды?» Он мне: «В чем?» Я говорю: «Закатанные рукава». Он: «Гражданин начальник, я служил в СС, я привык, мы постоянно так ходили, автомат на груди». Бравировали вот так.

Расстрел карателями мирных жителей

Вот Галактионов — работал сапожником, пришёл с 15-ю годами в колонию досиживать по уголовного кодексу 60-го года. Так он рассказывал: «Мы служили в СС. Наша деятельность в чём заключалась: подходит бульдозер, вырывает огромный ров, местное население — старики, женщины, дети (а остальные-то в партизанах или служили в Советской Армии) — всех сгоняем и из пулемётов, пока ствол уже не плюёт, пули не падают. Вот и всё. Потом этим же бульдозером закапывают этот ров. Ну, так вот, этот ров еще неделю дышал кровяной пеной». Эта братская могила. Там ещё были живые люди: «Кровяная пена выходила, — говорит, — и он дышал». Это его слова. И вот он ушел, освободился при мне.

Расстрел карателями мирных жителей

Вот такие там были. Экскурсовод из музея говорит: «Они борцы за самоопределение». Ну, какие они «борцы за самоопределение»? Галактионов говорит, после войны уехал в Алма-Ату, жил там официально, на учёте в КГБ стоял. Знали, что служил у немцев, и никто ничего. Ездил там с военкомом на охоту. «Я, — говорит, — стреляю хорошо по этим диким козам, в степях Казахстана. Потом однажды меня вызвали и всё». Получил 15 лет, по максимуму. Вот такая публика. Меня единственное, что волнует, это то, что идёт подмена понятий, что вот этих вот «борцами» выставляют. Они эсэсовцы, а иначе мы можем вообще далеко зайти.

Обучение «правильному» пониманию истории в «Перми-36»

Корреспондент: Они за свои дела раскаивались?

Рыжков: Вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР. Указ о приведении в соответствии действующих законов. В Уголовном кодексе 60-го года было наказание до 25 лет. Смертная казнь в тот момент не применялась. На временно оккупированной территории стали выявлять тех, кто у немцев служил: еще некоторые свидетели живы остались… Они, как правило, их не оставляли.

Полицаи в Белоруссии	Расстрел партизан зондеркомандой

Шли судебные процессы, и по этому кодексу — максимум 25 лет. У нас многие из них свои 25 лет досиживали. А некоторые пришли чуть позднее. По новому кодексу наказание уже стало 15 лет максимум. И вот здесь появилась ситуация, что вновь принятый уголовный закон улучшает положение лица, совершившего преступление. То есть надо было приводить в соответствие с последним законом, который мягче. С 25 переходить на 15 лет. И в этом указе было сказано, что тех, кого осудил военный трибунал, по месту отбывания наказания тоже должен рассматривать военный трибунал. Трибунал пермского военного гарнизона в нашем случае. Тех, которые были осуждены гражданским судом края, области или верховным судом республики, должен рассматривать Пермский областной суд. Я сам увозил 4 дела: два в военный трибунал отвез и два — в Пермский областной суд.

Приехал в 36-ю колонию суд, рассматривали дела полицаев (там полицаи были в основном). Четверо подали заявления — видимо, «пробные шары» были. И вот ему говорят: «Зайдите», — он зашел. Суд его спрашивает: «Вы признаёте, что совершили и раскаиваетесь?» Он говорит: «Нет». Председатель суда говорит: «Ну ладно. Вас позовут, суд принял решение». Ну, понятно, что он не раскаивается в совершенном. Ему суд отказал, причину объяснил. Потом второй тоже заходит, та же самая схема. «Нет». Ну, на нет и суда нет. Ему говорят: «Выйди», — выходит, ну и потом, раз, решение суда — отказать. В Указе Президиума Верховного Совета СССР условия, видимо, были обозначены.

Корреспондент:На суде называли их преступления? В чем они были виновны?

Рыжков: Да. Председатель суда всё это озвучивал. Для двоих потом Пермский военный трибунал приезжал. Та же схема — по нолям. Они отказались, говорят: «Нет, мы не раскаиваемся».

Корреспондент: То есть, кроме 4-х человек остальные не просили?

Рыжков: Нет, больше не стали писать. Они дали понять, что не раскаиваются, поэтому писать бесполезно. И они досиживали 25 лет. Но это уже их выбор, они решали.

Более того, они все уезжали в Сибирь. Когда-то они совершали преступления у себя на Украине, где они жили, а потом, когда их осудили, они в Сибири отбывали срок. Потом, при Хрущеве, на основании приказа Президиума Верховного Совета и постановления Правительства было указание снять вооруженную охрану, караул и назвать это поселением. Не колонией-поселением, а просто вывели как бы на поселение, своего рода «ссылка». Они оттуда не должны были уезжать. Вооруженной охраны не было. Им сказали, что они могут семью позвать: если семья есть и согласна приехать, пусть приезжает. И многие переехали, потому что обратно им ехать, на Украину…

Там были случаи, уезжали домой и сами потом писали письма. Поскольку была цензура корреспонденции, знаю, что писали. Пишут, что приехал, его там узнали сразу же, пришли, топор в порог втыкают и говорят: «24 часа тебе, уезжай, чтоб тебя не было здесь, иначе разберемся с тобой, как ты тут свирепствовал». Всё, они уже не стали туда ездить. Это быстро по зоне разошлось. И когда они освобождались, семьи то у них в Сибири остались, там и жили. Потом пришёл Леонид Ильич Брежнев, он сказал — «закрыть», восстановить караул и колонию строгого режима.

Потом их перевезли в Мордовию, в «Дубравлаг». А В Мордовии посольства буквально рядом, там от Москвы недалеко, Подмосковье считается. Они там наезды делали. Посол ставит Министерство иностранных дел в известность, заявляет, что поехал туда-то, и уезжает. Информацию они передавали. Ну и было решено, что здесь, на Урале будет спокойнее. И вот их сюда перевели.

Сейчас из них «героев», «узников совести» делают. Ну, если ты служил под флагом фашизма, Гитлера, гитлеровской Германии, о чём может быть речь? Какой ты «узник совести»?

У меня студенты иногда спрашивают: «Я, — говорит, — съездил туда, мне сказали, что там эсэсовцев не было, исполнительный директор музея говорил, что не было». Я ему: «Как не было? Она, может быть, сама недопонимает, что эсэсовцы это не обязательно немцы, а были специально дивизии созданы». Я ему рассказал все, растолковал, он съездил туда, с ней побеседовал и говорит ей: «Ничего подобного, у нас преподаватель тут служил, тут были эсэсовцы из числа граждан Советского Союза».

Корреспондент: Это, наверное, была Нина Соловей, программный директор форума «Пилорама», который проходит раз в год в этом музее. Это она заявила после интервью с бывшим сотрудником 36-ой колонии Владимиром Кургузовым в «Аргументах и фактах», что «давать интервью вертухаям, брать это интервью и все это опубликовывать — верх мерзости, и гореть им вместе с этой газетенкой в аду…» По-моему, верх мерзости — это называть карателей «борцами за народное счастье».

Международный гражданский форум «Пилорама» проходит раз в год в «музее политических репрессий Пермь-36»

Рыжков: Да-да. Искажают историю, всё с ног на голову ставят.

Корреспондент: Какими были условия их содержания?

Рыжков: Условия содержания были на уровне, в соответствии с требованиями закона того времени. Я начинал в Кунгуре оперуполномоченным, 40-я колония теперь, строгий режим. Но и на обычной зоне жестче, чем там было. Здесь всё на «Вы», «гражданин осужденный», «гражданин Иванов, Петров», «пожалуйста». Здесь всё в рамках, только на букве закона исправительно-трудового кодекса 70-го года. Ну и правила внутреннего распорядка исправительных учреждений были достаточно мягкие.

К ним приезжали концерты, бригады национальные с Украины, с ними встречались, беседовали представители культуры, искусства, разные психологи, «готовили к освобождению». Потому что они 25 лет отбывали, они, выйдя, уже не знают как на свободе, куда, шагу не могут ступить. Этих полицаев офицеры сопровождали домой по месту жительства.

Корреспондент: Качество питания хорошим было?

Рыжков: Да. Подчеркну, что там у них были свои повара из числа осужденных. Их контролировала администрация колонии, оперативный дежурный: закладку продуктов, приготовление пищи, выдачу; медработник обязательно снимал пробу, разрешал, записывал в журнал. Более того, у них там был столик на четверых, а не просто стол, шесть на шесть человек, как в армии. Так что у них, как в кафе, получается.

Корреспондент: В самом музее «Пермь-36», на «Пилораме», которая проходит там же, постоянно идёт сравнение 36-ой колонии с «концентрационным лагерем». Показывают фильмы о лагере «Аушвиц», каждый год приезжает директор музея «Аушвиц», и все говорят, что «Пермь 36 — это наш Аушвиц».

Немецкий концентрационный лагерь «Аушвиц»

Рыжков: Ни в коем разе это не так. То, что они говорят — это клевета, оскорбление. Они жили как: природа отличная, погода, кормили, рабочие места у них были — женский труд в Лысьве. Там турбогенераторный завод выпускал электроутюги и ТЭНы для них, электронагревательные элементы: трубочка со спиралью, которую уже закрепляли в подошву. На турбогенераторном заводе в Лысьве этот элемент набивали песком женщины, а там — вот эти осужденные. Женский труд, так скажем. Там больше ничего и не было. Никакой пилорамы не было.

Корреспондент: Как не было пилорамы? А они форум, который проходит в этом музее, назвали в честь того, что здесь была пилорама.

Рыжков: Не было, это всё бред. Пилорамы на территории зоны не было. Жили в колонии на порядок лучше, хотя закон то один — что для бытовых уголовников, что для них. Закон один, правила внутреннего распорядка одни, нормы питания одни, но у уголовников бывало содержалось по 3000 человек, улей такой, а тут — нет. Около 500 завезли в 36-ую, а потом их всё меньше и меньше становилось: больше освобождалось, чем поступало.

Корреспондент:Корреспондент: А вот помимо вот этих власовцев, бандеровцев и прочих «лесных братьев», кто там еще сидел?

Рыжков: Ну, там еще были так называемые послевоенные изменники Родины. Это бывшие солдаты, матросы, в частности Абанькин и Чесноков. Они хотели уйти в Западную Германию, и как раз на границе патруль их задержал — срок получили.

Корреспондент: Они были военнослужащими?

Рыжков: Да, из войсковой части группы Советских войск в Германии. Ушли оттуда.
Сафронов — тоже военнослужащий. Тот с оружием ушел. Вдвоём они ушли. Подельника-то полиция застрелила, когда они начали отстреливаться, а он получил срок, 64-я статья, «измена Родине».

Были те, кто работал на литерных заводах. Богданов — 64-я тоже. Больше 10 лет срок — там санкции серьёзные были. Вынес совершенно секретные изделия, продал американцам. Вот Попадиченко, он пришёл уже в конце, перед моим отъездом в 79-ом. Он в Ленинграде преподавал в институте, имел доступ к совсекретным достояниям. Умудрился взять и продать их в американское посольство — «измена Родине».

Там был Кудырка, с Прибалтики, на рыболовецком судне в экипаже ходил, рыбу ловил. А там официально разрешалось в открытом море при встрече с американским рыболовецким судном пришвартоваться, встретиться, был обмен командами, дружеский обед. А он написал записку и незаметно передал её капитану американского судна. Когда начали расходиться, он взял и перепрыгнул на американское судно. Тот ему, видимо, дал добро, дал знак, что готов принять. У него, якобы, бабушка в Америке жила. Это со слов, когда с ним беседовали. Но наш капитан отдал приказ — у них на этот случай, видимо, есть план действий, как быть — и команда, «группа захвата», наши моряки перепрыгнули на американское судно и этого обратно вернули. В итоге он приехал, срок получил — «покушение на измену Родине». Потом его освободили, на кого-то обменяли, и он уехал в Америку.

Был такой Сорокин, разведка, ГРУ — перешел на ту сторону. На 13 лет он приехал. Вёл себя нормально. В основном такие были. Их не назовёшь «узниками совести».

Корреспондент: По-моему, обычные шпионы. А Ковалёв Сергей при вас сидел?

Рыжков: Да, при мне. Они различного рода устраивали протесты, какие-то голодовки, в том числе массового плана, в знак протеста.

Ковалёв С.А.